Занятие 25: Книга Шемуэля. Давид и Авшалом

Восстание Авшалома завершилось поражением, и Давид вернулся в Иерусалим. Но этому радостному событию предшествовало другое – трагическое для Давида – событие: гибель уже третьего по счету сына. Давид не хотел его потерять, и подобно Яакову, заклинавшему Йеуду и его братьев беречь Биньямина после потери Йосефа и задержания в Египте Шимона, он просил своих военачальников не погубить Авшалома (2 Шемуэль 18:5). Тем не менее верховный главнокомандующий Йоав, настигнув убегающего Авшалома, убивает его, возможно, из соображений государственной пользы, а возможно, и из чувства мести: ведь Авшалом в свое время сжег поле Йоава (там же, 14:28-33). Давид, узнав о гибели сына, горько его оплакивает, повторяя из раза в раз: «Сын мой Авшалом! О если бы я умер вместо тебя!» (там же, 19:1). Взбешенный Йоав обвиняет царя в том, что тому дороже сын-изменник, чем верные слуги, и недвусмысленно угрожает Давиду, что тот рискует лишиться поддержки армии. Давид смиряется и выходит к народу, дабы показать, что закон и порядок вернулись на свои места.

В истории гибели Авшалома есть одна деталь, которая снова заставляет нас обратиться к теме библейских аналогий, или параллелей. Рассказывается, что во время бегства на муле Авшалом зацепился волосами за ветви дерева, после чего повис между небом и землей. Там-то и настиг его Йоав. Эта сцена напоминает нам то, как баран, запутавшийся рогами в кустах, был принесен Авраамом в жертву вместо Ицхака. Указанная параллель вряд ли случайна, поскольку в обоих рассказах речь идет об отце и сыне, и ставится вопрос о готовности отца лишиться сына. Надо полагать, что сцена с «запутавшимися волосами / рогами» служит своего рода ключом к пониманию смысла рассказа о Давиде и Авшаломе. В отличие от Авраама, который с готовностью пошел исполнять Божье повеление и лишь в результате вмешательства свыше остановил свою руку, в которой был зажат жертвенный нож, Давид, в первую очередь, есть отец, любящий своего сына, ради спасения которого он готов забыть и о сыновьем бунте, и о прочности своей власти. Более того: Йцхак в рассказе книги Бытия есть не что иное как объект испытания Авраама, на нем не лежит никакой вины, которая бы оправдывала его смерть, в то время как Авшалом – бунтовщик, поднявший руку на отца и задумавший свергнуть его с престола. Не исключено, что если бы победа осталась за Авшаломом, он бы, науськиваемый своими советниками, враждебно относившимися к Давиду, предал бы отца смертной казни. Несмотря на все это, Давид-политик побежден Давидом-отцом. Как относится к поведению Давида наш рассказчик? Он уклоняется от прямой оценки описываемого. Мы могли бы предположить, что рассказчик намекает здесь на слабость Давида и на его недопустимое попустительство своим преступным сыновьям после истории с Бат-Шевой. В таком случае скрытое сравнение с Авраамом призвано подчеркнуть контраст между двумя отцами: праведный и всецело преданный Богу Авраам («рыцарь веры», по меткому выражению С. Кьеркегора) противопоставлен идущему на поводу у человеческих слабостей Давиду, который ради них готов забыть о своем завете с Богом, обязывающем его хранить свой трон. Но даже если таковы были изначальные намерения автора (что отнюдь не бесспорно), в результате у него получилось нечто совсем иное: он создал сложный, многоплановый, трагический образ отца, в котором вечное – человеческая любовь – оказывается сильнее сиюминутного – политической, государственной пользы. Читательское сочувствие вызывает не генерал Йоав, убивший изменника, а отец Давид, оплакивающий погибшего сына, который – сын – как раз «сыграл роль» барана, принесенного в жертву. Да, Давид как отец больше напоминает капризного в своих привязанностях и предпочтениях Яакова, чем сурового и несгибаемого Авраама. Но именно эта человеческая черта, эта подвластность простым, но вечным чувствам вызывает в нас эмпатию по отношению к Давиду, в то время как преодолеть ментальную дистанцию, отделяющую нас от Авраама, мы не в состоянии. Как писал А. Камю в своем романе «Чума»: «… наш мир без любви – это мертвый мир и неизбежно наступает час, когда, устав от тюрем, работы и мужества, жаждешь вызвать в памяти родное лицо, хочешь, чтобы сердце умилялось от нежности». Возможно, нечто подобное чувствовали создатели раввинистических мидрашей, не удовлетворенные образом библейского Авраама, в котором верность Богу заглушает человеческую боль, и они привнесли в этот образ живую струю, превратив Авраамa в страдающего отца, сходящего с ума от мысли, что от него требуется принести в жертву собственного сына.

Вернемся к библейской истории, повествующей о царствовании Давида. Это царствование было потрясено еще одним восстанием, поднятым новым главой северных колен – Шевой бен Бихри из колена Биньямина (2 Шемуэль 20). Это была последняя попытка сторонников дома Шауля и противников Давида если не сбросить ненавистного им царя из Иудеи, то хотя бы отделиться от него. Восстание было жестоко подавлено все тем же Йоавом, и мир воцарился в царстве Давида. Сколь хрупким и эфемерным был этот мир, ясно из того факта, что как только умер сын Давида Шеломо, и центральная власть ослабла, северные колена восстали вновь, и на этот раз им удалось основать свое собственное царство. Но об этом рассказывается уже в книге Царей.

Подробности, связанные с обоими восстаниями во времена правления Давида, см. в соответствующей аудиолекции.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *