Эпоха Судей окончательно завершается в тот момент, когда Шемуэль снимает с себя властные полномочия и прощается с народом (1 Шемуэль 12). Прощальные речи, которые подводят итог прошлому, объясняют настоящее и намечают ориентиры касательно будущего, суть характерный признак так называемой девтерономистической историографии, то есть тех библейских книг, чей идейный мир, тематика и стиль в значительной степени опираются на книгу Второзаконие. Главным образом, речь идет о книгах Ранних Пророков (ср., например, прощальную речь Моше в самой книге Второзаконие, прощальные речи Йеошуа в книге Йеошуа, прощальную речь Давида в начале книге Царей). В речи Шемуэля, помимо прочего, проявляется амбивалентное отношение к царству. С одной стороны, Шемуэль говорит, что просьба о царе есть греховная просьба, бунт против Бога (в доказательство своих слов Шемуэль показывает народу небесное знамение), но с другой – подчеркивает, что он не перестанет молиться за народ и избранного им царя, и если те будут бояться Бога и в дальнейшем слушаться Его голоса, то Бог не отнимет у Израиля Своей милости. Таким образом, достигается некий компромисс: в идеале царя быть не должно, ибо Бог – царь Израиля, но народ слаб и не может выдержать исключительно Небесной власти, ему необходим земной царь. Бог понимает это и соглашается дать Израилю царя при условии дальнейшего соблюдения заповедей. В этой сцене можно уловить эхо рассказа о Синайском откровении (главным образом, в версии книги Второзаконие, гл. 5), где народ тоже испугался непосредственного контакта с Богом.
Однако очень скоро выясняется, что Шауль не оправдывает оказанного ему доверия. Ему свойственны импульсивность и нетерпение, он подвержен паническим состояниям и действует подчас под влиянием минутных настроений. Впервые это проявляется в явной форме в рассказе о том, как Шауль, готовясь к бою с филистимлянами, не дождался пророка Шемуэля и сам принес жертву Богу (1 Шемуэль 13). Конечно, можно найти оправдание поведению царя: народ боялся филистимлян, и поскольку бой никак не начинался, люди начали разбегаться, и тогда Шауль, страшась остаться «генералом без армии», взял инициативу в свои руки и на свой страх и риск принес Богу жертву. Так он и объясняет свой поступок подоспевшему Шемуэлю. Но в глазах Шемуэля, устами которого говорит здесь автор книги, нарушение воли Бога не может быть оправдано давлением обстоятельств. Вердикт суров: «Твое царство не устоит. Господь искал Себе подходящего человека и его Он поставит вождем над народом Своим, ибо ты не исполнил того, что заповедал Господь»(там же, ст. 14). В этой сцене тоже усматривается аналогия с рассказом из Торы – продолжением истории о Синайском откровении, а именно с рассказом о золотом тельце, где народ опять-таки не дождался Моше и, нарушив волю Бога, создал золотого тельца и провозгласил его Богом.
«Непригодность» Шауля в яркой форме раскрывается в рассказе о его первом конфликте с сыном Йонатаном (там же, гл. 14). Йонатан спасает Израиль от филистимлян, добившись победы «не числом, а верой в Божью поддержку» (идея, центральная не только для книги Шемуэля, но, можно сказать, и для всего ТаНаХа). Через него Бог совершает чудо, и филистимляне бегут, не устояв перед Йонатаном и его оруженосцем. Шауль пользуется плодами этой победы, не зная, благодаря кому она достигнута, и преследует бегущих филистимлян. Он заклинает народ, чтобы никто не ел хлеба (исходя из дальнейшего, можно понять, что хлеб – здесь генерное понятие, обозначающее еду вообще) до тех пор, пока не будет достигнута полная победа. Казалось бы, в этом заклятии нет ничего дурного: сначала – победа над врагами, а потом – отдых и удовольствия (как говорится в пословице, «делу – время, потехе – час»). Но вот все оказываются в лесу, а там – медовые соты. Йонатан – спаситель Израиля и единственный человек, кто не слышал заклятия,- протягивает кончик своего посоха, макает его в мед и пьет. Глаза его «наполняются светом» (там же, ст. 27). Народ предостерегает Йонатана, рассказав ему о царском заклятии. Йонатан отвечает: «Мой отец смутил (навел порчу на) землю, посмотрите, как осветились глаза мои после того, как я попробовал этот мед» (там же, ст. 29). В дальнейшем рассказывается, что Бог не отвечал на обращения Шауля, и Шауль понял, что дело неладно и совершено преступление. Шауль ищет «преступника» тем же самым способом, каким искали его самого, когда выбирали царя (там же, гл. 10): бросая жребий, дабы получить знак с Небес. Жребий падает на Йонатана, и Шауль, верный своему слову, готов предать сына смертной казни. Однако народ, до сих пор пассивный и «безмолствующий», вступается за Йонатана и не позволяет Шаулю умертвить спасителя Израиля. Этот рассказ ставит перед нами вопрос: кто же преступник — Йонатан, нарушивший заклятие отца, или Шауль, готовый убить собственного сына? На первый взгляд, преступник – Йонатан, а Шауль – беспристрастный судья. Но как раз таки внутрибиблейские интертекстуальные переклички могут послужить здесь ключом к верной интерпретации рассказа. На одну из них мы уже указали: история избрания Шауля, где, как указывалось раньше, находит отражение амбивалентное отношение к Шаулю: непонятно, царя ли выбирают или преступника ловят. Может ли человек, легитимность власти которого по меньшей мере сомнительна, который был «схвачен» (ва-йиллахед) в цари, предавать казни другого человека, «схваченного» (здесь используется тот же термин) таким же образом и которому Израиль обязан своим спасением? Более важной является параллель с историей из книги Йеошуа, где ловят преступника Ахана (Йеошуа 7) и где тоже используется глагол ва-йилахед. Казалось бы, снова все говорит в пользу Шауля, выступающего в роли второго Йеошуа (оба заклинают народ, требуя воздержаться от некоего действия), в то времякак Йонатан образует пару с Аханом, нарушившим заклятие. Но немедленно обнаруживаются и различия. Заклятие Йеошуа выражало его преданность Богу: Йерихо и его жители не могут стать трофеем Израиля, ибо принадлежат Богу. Заклятие Шауля с Богом никак не связано, оно, скорее, удовлетворяет честолюбивым замыслам Шауля добиться личной победы. Опять же: Ахан – вор, взявший из заклятого исключительно из корыстных соображений, а Йонатан – спаситель Израиля, вообще не слышавший о заклятии. Большое значение здесь имеет игра словами и их значениями: глаза Йонатана просветлели и стали видеть после того, как он попробовал мед (о символике меда в ТаНаХе – в аудиолекции), а Шауль, по словам Йонатана, смутил (ахар — буквально «замутил, загрязнил») землю. Но как раз этот глагол используется в рассказе о поимке Ахана: Йеошуа бросает Ахану подобное обвинение, обыгрывая его имя (там же, ст. 25; кстати, в книге Хроник и в Септуагинте к книге Йеошуа Ахан даже назван Ахаром). Таким образом, получается, что истинным подобием Ахана является как раз Шауль, а не Йонатан! Не Йонатан, а Шауль смутил, замутил, навел порчу на Израиль. Шауль преступен, а не Йонатан. Аналогия между рассказами не прямая, а «зеркальная». Отказ народа послушаться приказа Шауля и умертвить Йонатана лишний раз свидетельствует о недостаточной легитимности власти Шауля, окончательный подрыв которой станет темой следующего рассказа – о войне Шауля с Амалеком.