Это – правдивые истории из жизни московских евреев в конце семидесятых – восьмидесятых годах, во времена глубокого «застоя». Они записаны одним из участников этой жизни. Присылайте, пожалуйста, описания забавных казусов, связанных с непониманием или даже неприятием еврейской жизни в условиях галута, можно даже и не российского. Если кому-нибудь что-нибудь непонятно в наших историях, задавайте вопросы! Некоторые истории я заранее снабдила примечаниями.
М. Китросская

Морж
Один хасид пришел миквоваться в проруби. Вокруг, естественно, никого нет. И вот он уже совсем приготовился и собирается окунуться, а тут к нему подходит «морж».
— О! — говорит морж радостно, — Единоверец!
Хасид смотрит на моржа несколько оторопело и отвечает:
— А ты чего в трусах?

Шабат
Когда жена Л. была в роддоме, сам Л. на шабат поехал к реб З. на дачу. Он ехал туда первый раз и страшно опаздывал. От станции взял такси, но всё же к даче подъехал уже с закатом.
Ещё скрежетали тормоза, а Л. уже подбежал к калитке и перекинул рюкзак на участок. Вслед за рюкзаком через калитку полетели лихорадочно вынимаемые из карманов ключи, единый билет, какие-то бумажки, и всякое такое, и ещё что-то и… Все! Л. остановился и перевёл дух. Постучал.
Вышла совершенно незнакомая нееврейская женщина.
«Что-то не так», — подумал Л. и сказал:
— Мне В. М.
— А они все уехали в город, — ответила женщина вполне дружелюбно.
Л. несколько растерялся — и… что же?
— Да вот… вот вещи мои на вашем участке… — он показал через закрытую калитку.
— А-а, — сказала женщина. Она совершенно невозмутимо впустила Л. на участок, и он принялся собирать свои разбросанные вещи в рюкзак.
— Это тоже ваше? — участливо помогала она ему, подавая какие-то билетики, — И это, и это?
Л. знал, что в том же дачном посёлке, где-то на расстоянии 20-30 минут ходьбы от реб З., живут К. Когда рюкзак был собран, он попросил у женщины разрешения оставить его здесь, а сам он пойдет ночевать к друзьям, которые живут неподалеку.
— А я вообще-то не кусаюсь, — сказала женщина.
Л. вылетел на улицу.
Проблуждав по дачным улочкам часа два, он возвращался обратно в кромешной темноте. К. Л., конечно же, не нашел — он слабо представлял, в каком направлении нужно идти эти 20-30 минут. Он шел и думал, как он теперь скажет, что у него какая-нибудь страшная болезнь…
Увидев Л., женщина сказала:
— Так это ведь вам, наверное, В. М.! Вот же они рядом живут!
Оказалось, что адресом Л. не ошибся, но просто участок был разгорожен забором на две отдельные половины, каждая со своим входом. Женщина же была что-то вроде домработницы у хозяев первой половины, которые в тот вечер уехали в город; она же не расслышала, кого спрашивал Л., и подумала, что он приехал к её хозяину.
Прежде, чем уйти к реб З., Л. сказал женщине, что рюкзак свой он с её позволения всё же оставит у неё, потому что на другой половине гости и места мало. Женщина отреагировала спокойно. И так же спокойно она на другое утро отнеслась к тому, что Л. пришёл за своим талитом и, так и завернувшись в него, пошёл обратно. Вечером Л. уезжал в Москву и перед этим он зашёл за своим рюкзаком. Женцина усадила его покушать оладьи, отказаться было совсем уж неприлично. За столом Л. всё выспрашивал у неё рецепт и на каком масле она жарит. При этом он умудрялся оладьи, на всякий случай, не есть, а запихивал их в карман…
В этот шабат жена Л. зажигала Субботние свечи в роддоме. Она поставила их в тумбочке.

Пятачок*
М. ехал на шаббат. Выходя из метро, он попытался уговорить тётю, которая на контроле, чтобы она взяла у него пятачок. Он говорил, что будет возвращаться домой через эту же станцию, будет поздно, а пятачок он боится потерять. Поэтому он хочет заплатить ей за обратный вход сейчас. Тётя тупо его проигнорировала.
Без четверти час М. появился в вестибюле станции. На контроле стояла все та же тётя.
— Вот видите, — сказал ей М., — Я же вам говорил, что потеряю, и потерял.
Тётя его пропустила.

*В этой и в некоторых последующих историях рассказывается о людях, соблюдавших шабат, но пользуясь разрешением некоторых уважаемых раввинов, ездивших в шабат на общественном транспорте. При этом разрешение, разумеется, не включало в себя другие нарушения, как например, ношение предметов или пользование деньгами.

Проход
Как-то в шабат мы возвращались от М. Мы появились в вестибюле станции метро без двух минут час. На контроле рядом с тётей стоял молоденький милиционер.
Первой шла А. Проходя контроль, она слегка расстегнула куртку, предъявляя приколотый к подкладке единый.
За ней шла Ю. Она слегка расстегнула куртку, предъявляя приколотый к подкладке единый.
Третьим шёл я. Я тоже слегка расстегнул куртку, предъявляя приколотый к подкладке единый.
Последним шел С. Поравнявшись с тётей и милиционером, он остановился, снял с головы кепку, вынул из неё единый, предъявил его, положил обратно в кепку, надел кепку на голову и пошел следом за нами.

Мистика
Как-то хозяйка квартиры, которую снимали К., пришла к ним проверить, все ли у неё там в порядке.
Отперев входную дверь, она не сразу смогла войти в квартиру — дверь как-то не открывалась. С трудом протиснувшись в нее, хозяйка с удивлением увидела, что вплотную к двери, лицом к ней, стоит какой-то человек, смотрит в какую-то книжечку, и не делает ни малейшей попытки сдвинуться с места.
Хозяйка прошла в комнату. Там стояло ещё несколько человек, вроде того в коридоре. В комнате было вполне темно. Свет поступал из стенки, из чуть-чуть приоткрытой дверцы бара. Там внутри горела настольная лампа!
В совершенном недоумении хозяйка пошла на кухню. В кухне было совсем уж темно, и хозяйка щёлкнула выключателем. Каково же было её изумление, когда она увидела, что за столом сидит женщина и режет салат!!
Хозяйка, видимо, заподозрила, что всё это как-то связано с днём недели и со временем. Поэтому на следующей неделе она опять заявилась в это же время, даже чуть-чуть пораньше.
Но за эту неделю солнце стало садиться на пятнадцать минут позже, и ничего интересного хозяйка не увидела.

Шалом!
Байдарочный поход по глухой речке. Стоянка.
Подплывает какая-то байдарка. Из неё вылезает еврей и подходит. Он хочет что-то разузнать про маршрут. Ближе всего к нему М.
— Здравствуйте, — вежливо говорит еврей.
— Шалом, — отвечает ему М. с лёгкой ноткой в голосе, типа «что ж ты мол еврей, а голова не покрыта».
… Другая стоянка. Утро. Стоит М., читает шахрит: на ногах высоченные сапоги, на поясе висит огромный нож до колена, сам весь завернут в талит. Нравится себе вполне.
Подплывает байдарка. Из неё вылезает всё тот же еврей и подходит. К М. не подступиться, и он обращается к П.:
— Шалом! — на что П. ему отвечает:
— Здравствуйте.

Рав
Ю. послали встречать рава на платформе Юго-Западной. Час пик. Ждет Ю., ждет, и вдруг видит в толпе рава — идет этакий молодой рав с бородой. Ю. перехватывает его и говорит:
— Шалом! Шми Йеhуда.
— Улай ата мэхакэ лэ-мишеhу ахэр, — отвечает тот спокойно, — вэ-ани hолэх hа-байта.
И ушел.

Эрув
Мы жили на даче в Кратово. Мы занимали одну половину дома, а другую хозяйка все никак не могла сдать. Но потом всё же сдала. Приехали дачники, приятная пара уже средних лет с маленьким мальчиком, евреи. Нужно было сделать эрув.
На тот шабат к нам приехал я. Основательно подучив хилхот эрув, собрав воедино ценные указания на предмет поведения такого психа, как я, в разговоре с нормальным человеком, и запихнув в задние карманы консервную банку и кусочек мацы (нельзя же прийти к человеку с этим в руках), я отправился на другую половину.
На веранде работал Михаил Абрамович, бумага исписана формулами.
— Тук-тук, можно?
— А-а, здравствуйте, здравствуйте, Миша, заходите.
И вот, вздохнув, я начинаю:
— Михаил Абрамович, мы вот с женой люди религиозные.
— Так, — сказал Михаил Абрамович серьезно.
— А тут вот через двадцать минут начинается суббота и…
— Через пятнадцать, — сказал Михаил Абрамович и посмотрел на часы.
!
— Через двадцать, — сказал я, — У Вас часы спешат.
— Ну хорошо, так что же?
— Нужно объединить наши хозяйства, чтобы в субботу можно было носить вещи по участку. Вот, давайте, я Вам сейчас дам вот это, — я не без труда извлекаю содержимое моих задних карманов.
— Подождите-подождите, я Вам сейчас тоже что-нибудь дам, — и Михаил Абрамович на секунду скрывается в комнате. Он выходит и протягивает мне консервную банку и яблоко.
Я говорю о том, что в субботу эрув нельзя есть. Он внимательно слушает и кивает головой.
— Ну вот, — говорю я, — А теперь я должен сказать благословение.
— Да, конечно, — говорит Михаил Абрамович и, достав из заднего кармана своих джинс кипу, надевает её на голову. !!
Я говорю браху. Он отвечает амэн.
— Да и вообще как-то, — говорю я, — У нас, знаете, будет Кидуш, Суббота, заходите к нам, пожалуйста.
— Спасибо, — отвечает он, — Только если можно не сегодня — все уже легли спать — а завтра днем. Вы, скажите, что-нибудь читаете?
— Читаем, конечно, приходите обязательно, всей семьей, будем ждать вас…

На следующее утро Михаил Абрамович пришел к нам со своим сынишкой. Он посмотрел на Яшу и сказал:
— Здравствуйте, Яша.
Яша, хотя и не сразу, тоже его вспомнил: они виделись на Сэдэре у одного из соседей Карика.

Праздник
Говорят, была одна девочка, которая только-только начинала учить Тору, и относилась она ко всему этому ОЧЕНЬ серьёзно.
А тут её пригласили на Пурим в один дом. Дом оказался не религиозный, хотя традицию там уважали. Во всяком случае, мицва ад дэ-ло яда там соблюдалась с особой тщательностью. И вот не знала эта девочка, что и подумать.
Тут появляется Лоренцсон. Увидев, что он в кипе, девочка думает что-то вроде, ну, например: «Наконец-то — серьёзный человек.»
Лоренцсон первым делом подходит к столу, берет с него за горлышко полную бутылку водки, поднимает её вверх и, грромко и смачно сказав «шэхаколь», выливает эту бутылку себе в рот.

Саша, по поводу того, что он опоздал к нам на шабат на двадцать минут.
— Опаздывал, — как всегда, впрочем… ммм-да; так вот — пришлось брать такси. Ехал, и всё лихорадочно, не отрываясь, смотрел на секундную стрелку. Когда же по моим понятиям солнце зашло, я судорожно заорал «стоп!», сунул шофёру заранее приготовленную трёшку, и выскочил наружу.

Два анекдота про Лёву Китросского
Как-то в Субботу, рано утром, Лева вышел из своей квартиры с намерением спуститься на тринадцать этажей вниз к Боре Юсину. В руках у него была Гемара. Вдруг открылась соседская дверь.
— О, здорово, Лева! — сказал высунувшийся сосед, — Куда это ты собрался в такую рань? Да еще с каким-то талмудом подмышкой.

Лева подстригся перед Пэсахом и счетом омэра. В тот год Пэсах чуть ли не совпадал с Первым мая. На работе сказали:
— Лева к праздничку подстригся.

Субботник
Суббота.
Позднее утро. Саша лежит в постели. Онэг Шаббат.
Звонок в дверь.
Саша открывает и видит каких-то людей с лопатами и граблями.
– Выходите! – говорят они радостно, – Субботник!
От удивления Сашины плечи и брови поднимаются, очки съезжают на кончик носа, руки застывают в жесте, полном недоумения.
– Какой может быть субботник? – отвечает Саша, – сегодня же Суббота!
Так они и стоят по разные стороны раскрытой двери и не могут понять друг друга.

Лиечка в песочнице
Шаббат. Пятилетняя Лиечка общается с детьми в песочнице во дворе своего дома.
– Этого сейчас делать нельзя, потому что Шаббат, – авторитетно поучает она притихших деток, – и того нельзя. А вот так тоже нельзя…
И вдруг один мальчик заявляет:
– А мне можно. Потому что я – не еврей.

Удивил
Шаббат. Далеко за полночь. Гриша возвращается к себе домой. Снег. Мороз.
На абсолютно пустой улице к нему обращается неизвестно откуда взявшийся прохожий:
– Простите, у Вас не найдется…
– Не найдется, – немедленно отвечает Гриша.
– Но я же еще не сказал, что мне нужно, – удивляется прохожий, и предпринимает еще одну попытку:
– Скажите, у Вас нет… ?
– Нет, – снова перебивает вопрос Гриша. И, распахнув на себе шубу и театральным жестом вывернув карманы, добавляет:
– У меня вообще ничего нет.

Два анекдота про соседку Таню

Шапочка
В коммунальной квартире на Соколе в соседней комнате жила соседка Таня. Ей было лет двадцать восемь и работала она на заводе. Белокожая, лицо широкое, глаза зелёные, волосы чёрные, копна до плеч. Платье схвачено широким поясом на тонкой талии. Эдакая рабоче-крестьянская красавица. Маленькую дочку нашу Сару-Хасю звала исключительно Хасечка, ибо представить себе не могла, что такую хорошенькую девочку можно называть страшным словом Сара.
– Мишк, а Мишк, – говорит соседка Таня, – а как это ты шапочку так носишь?
Показываю ей кипу.
– Вот так, – говорю.
– А у тебя ещё такая есть? – спрашивает, – Я тоже хочу попробовать.
Дал я ей запасную, самодельную, из плотной красной материи, была у меня такая.
Наутро она выходит на кухню и говорит:
– Как же она у тебя на голове держится?
– Вот смотри, – говорю. И верчу головой во все стороны, и вверх, и вниз, – Видишь? Держится. Специально так сшита.
– А у меня падает, – говорит, – Я это всё стою перед зеркалом, и так надеваю её, и так, и так, а она падает. Вот ведь – у тебя не падает, а у меня падает!
Я представил себе как она вертится перед зеркалом, пытаясь напялить кипу на свою пышную шевелюру, и мне стало смешно.

Господи помилуй!
– Мишк, а Мишк, – спрашивает как-то соседка Таня, – а вот я слышу через стенку, что вы когда Субботу встречаете, то сначала поёте так, поёте, а потом вдруг басом: «Го-осподи помилуй!», – и лбом об пол – бух! Это что такое?
– Бог с тобой, Таня, что ты говоришь? Это же у православных «Господи помилуй!», а мы ведь евреи, мы не православные. Нам нельзя лбом об пол!
– Я же ясно слышу, – не соглашается она, – Каждый раз, каждый раз! Сначала поёте, а потом всегда «Го-осподи помилуй!» и лбом об пол – бух!
Так много месяцев и оставалось непонятным, что это она такое слышит. И только в самый последний Шаббат перед нашим отъездом в Израиль тайна разъяснилась.
К тому времени Таня жила с мужчиной. Он был военный, невзрачный, старше неё. Лейтенант, кажется. В коридор и на кухню старался не выходить – не прописан ведь, да и не муж. (Будто я был там прописан! Будто я был муж!)
Ну а тут последний Шаббат в Москве, и мы решили пригласить их к нам в гости на встречу Субботы и трапезу. И вот в назначенное время они стучат в дверь и входят. Ах, как торжественны и нарядны были они! Она – в своём лучшем вечернем платье и в самых шикарных украшениях. Он – в свежеотутюженной форме, ярко начищенные пуговицы так и сверкают.
– Здравствуйте, здравствуйте!
А у нас в гостях, как почти в каждый эрев Шаббат, был Гриша.
– Здравствуйте, заходите, пожалуйста.
И вот мы все усаживаемся вокруг празднично накрытого стола и начинается встреча Субботы, и гости глядят на всё это как завороженные.
А мы по очереди читаем псалмы, бормочем Ана бе-коах, поём Леха Доди, и вот, наконец, встаём поклониться Царице Субботе – Бои Хала, бои Хала.
Вообще-то вокруг стола тесно. Мы с Гришей сидим на диване, а за диваном стенка, это как раз стенка между нашей с Таней комнатами. На стенке, прямо над диваном, привешена небольшая деревянная полочка, на ней помещается лишь кое-что из кухонной утвари, да несколько книг.
И вот, поклонившись Царице Субботе – Бои Хала, бои Хала – мы садимся обратно на диван, но стол придвинут к этому дивану так плотно, что аккуратно сесть не получается, получается плюхнуться. И Гриша, чуть откачнувшись, слегка задевает затылком полочку, и полочка эта легонько так стукает по стенке в Танину комнату – бух!
И тут Танины зелёные глаза раскрываются совсем широко, она аж привстаёт и восклицает:
– Вот оно – Господи помилуй!

Как я первый раз предпочла рыбу курице

Мы приехали в Изриль в 1987 году, после 8 лет «отказа» и примерно 7 лет «кошерной» жизни. «Кошерная» жизнь в то время означала почти полный отказ от мясного. Мясо мы покупали в синагоге примерно в раз в 5-6 месяцев, а может, и реже, а курицу = еще намного реже, почти никогда.
И вот мы приехали в Израиль, и нас поселили в рамках практически первого опыта «прямой абсорбции» в гостинице Тамир. Нам все там казалось раем, а еда особенно. Завтрак и ужин – вообще шведский стол, и непонятно, как можно не слопать все = столь ко хорошей кошерной пищи! Правда, наш девятимесячный сын не мог вкусить от этого роскошного пира, и приходилось покупать ему какие-то кашки, а денег для новоприбывших прямая абсорбция не предусмотрела, но как-то, с пом ощью добрых людей, мы покупали ему и кашки, и совсем уже потрясающие, невиданные и нреслыханные (хоть и несъедобные) одноразовые подгузники. Но вообще-то жили мы шикарно. В первый день, увидев за завтраком свежие кошерные булочки, я пригорюнилась: где же мы сделаем «нетилат ядаим»? Но и это, разумеется, оказалось в гостинице Тамир, где в ту пору останавливались преимущественно заморские ультраоротодоксы, предусмотрено.
За обедом к нам каждый день подходил официант с подносом в руке и спрашивал нас на чарующем (особенно тем, что это было совершенно понятно) иврите: «Оф о даг», То есть, «курица или рыба»? В начале мы на этот вопрос почти обижались, потому что он для нас, живших 7 лет в Москве почти на одной довольно поганой рыбе, звучал примерно как: «Дать вам великолепную, с поджаристой корочкой, еду, или немножко помоев»? Ну, мы держались, не высказывались, и скромно отвечали: «Курицу». И так каждый день ее и ели, и почти месяц нарадоваться не могли.
И что вы думаете? К концу месяца, стыдясь самих себя, мы все-таки сказали: «Рыбу»! Мой муж написал тогда в своем очередном письме друзьям в Москву: «Свершилось! Курица надоела!» Наш друг Юра из нашей московской «кошерной» компании ответил на это письмо: «Лева, спасибо тебе за твои письма, они очень интересные и познавательные, ты все так хорошо, точно описывaешь – и систему образования, и иерусалимские улицы, и прекрасные израильские виды – но в одном ты все-таки, наверное, приврал: не может такого быть, чтобы курица надоела!
А вообще-то рыба, конечно, гораздо вкуснее курицы… Она и стОит в Израиле дороже.
ЭПИЛОГ

Эта история произошла в пятницу десятого марта 1989 года. А ровно через неделю, в Шаббат утром, в Маале Адумим, в синагоге, во время чтения недельного раздела, мне сказали:
– Послушай, тебя тут вызовут к Торе. Так ты, после заключительной брахи Ашер натан лану Торат эмет, скажи громко вот эту строчку.
– А что это такое? – спросил я.
– Это называется Биркат ха-Гомель, – ответили мне.
К Торе меня вызвали последним на чтение парашат Захор.

Ленинградские анекдоты, присланы Л. Певзнер

Невыдуманые истории про соблюдение заповедей в Ленинграде (в конце 80-х годов)

Истории про Сашу Л.

Кашерование денег

в Ленинграде Саша Лакшин перед Песах разменял бумажные деньги на монеты и прокипятил их в кастрюле — чтобы в Холь-аМоэд ходить в магазин и покупать на них еду.
Ведь в Кицур Шульхан Арух написано: «царих леакшир кесеф лифней аПесах»

Продажа машины

Перед Песахом Саше было лень чистить машину и он продал ее дворничихе (уж не знаю за рубль или бутылку).
После Песаха пошел выкупать машину, а дворничиха говорит: «ничего не знаю! машина моя».
Добавил он к цене машины перед Песахом бутылку, две, три, пять. И выкупил машину назад. На следующий год он таки вычистил машину

Футбол в шабат.

В шабат показывали по ТВ какой-то очень важный матч. Ну не мог Саша его не посмотреть. Включил он телевизор через шаон шабат и настроил так, чтобы тот включился перед началом матча, а через полтора часа выключился
А телевизор включился не на ту программу. Пришлось ему целый час смотреть какой-то дурацкий фильм. И не выключишь!
Больше он телевизор в шабат не смотрел