Можно учить историю по энциклопедиям, вгрызаться в них, урча от количества перевариваемой информации, немедленно забываемой в электронных гаджетах, вызывающих последнее время нечто вроде нервной компьютерной чесотки, идиосинкразии на мерцание. Можно по все еще бумажным книгам, упорно цепляющихся корешками за — увы — не резиновые полки не резиновых стен не самоувеличивающихся квартир. Из любимых бумажных, да и вообще из самых нужных — «Вчера-позавчера» Агнона, каждая фраза которого вгоняет в легкую, раздумчивую и, пожалуй, необходимую депрессию, точно указывающую, что все не так. «Да и во всем остальном он вел себя, как большинство наших товарищей. Не ходил в синагогу, и не накладывал тфилин, и не соблюдал субботу, и не чтил праздников. Вначале он делал различие между заповедями повелевающими и заповедями запрещающими. Остерегался нарушить запрещающую заповедь и ленился исполнить повелевающую заповедь, в конце концов, перестал делать различие между ними. И если приходилось ему нарушить одну из запрещающих заповедей, не боялся. Так поступал он не в результате особых размышлений о вере и о религии, а оттого, что жил среди людей, пришедших к выводу, что религия не важна, а так как не видели они необходимости в религии, не видели необходимости в соблюдении ее заповедей. Напротив, они, будучи честными людьми, считали бы себя двуличными, если бы исполняли заповеди религии, тогда как сердце их далеко от нее.
Смутная мысль владела Ицхаком независимо от него, смутная, неясная идея, которая направляла его действия. Ведь Эрец Исраэль делится на Старый ишув и на Новый ишув, эти ведут себя так, а те — иначе. И если он отождествляет себя с Новым ишувом, зачем ему вести себя, как жители Старого ишува?»
Эти ведут себя так, а те — иначе. Но, тем не менее, рвание музейно-театральной тельняшки на груди, моя культурологическая ажитация была замечена. Репатриантско-городское начальство населенного пункта N попросило прочитать лекцию о культуре в Израиле («или об израильской культуре — как хотите, так и назовите» – ласково прокурлыкала телефонная трубка) в некой группе некого ульпана. «Я вас очень прошу – не опаздывайте – сказала милейшая дама NN. – А еще лучше, если вы придете на 15 минут раньше, подыметесь в класс и подождете прямо среди учеников, когда закончится предыдущий урок. И сразу – я вас очень прошу – сразу – заводите свою культурную песнь. Я даже настаиваю на этом. Никаких перерывов».
Решение не опаздывать было нелегким, его исполнение казалось неосуществимым, но небеса благоволили, место на стоянке нашлось сразу, я вошла в здание – прямо, по лестнице на третий этаж, в коридор направо, вторая дверь налево – схема захвата была выучена наизусть. Перед дверью в класс я остановилась: было слышно, как за перегородкой стройным хором спрягаются глаголы. Войти я не решалась — строгое воспитание не позволяло вмешаться в биньяны, спряжения и времена. «Пааль», «нифъаль», «пиэль», «повелительное наклонение» звенело за дверью. Урок закончился, дверь из-за резкого рывка слетела с петель — три десятка учащихся ульпана ринулись вниз по лестнице.
Они промчались сквозь меня, как стая сытых шакалов – ни плоть, ни слова мои им были не нужны и не важны. Культуролог оказалась настолько чуждым и непонятным явлением, что меня просто не заметили. Там – на лестничной площадке ульпана города N – я не существовала. Соскребя бренные останки со ступеней, легковесным завуалированным развлекательным облачком я вплыла в класс. «Я прошу за них прощения» – опустив глаза на учебник иврита, смущенно сказала пожилая учительница-йеменка. «Культура, лекция, культура, лекция» – растерянно шептала одна-единственная заинтересовавшаяся нашим еврейско-израильским бытиём слушательница, которой – эксклюзивному уникуму – и была поведана сага об израильской культуре (культуре в Израиле?) в трех академических часах. После лекции я осторожно-вкрадчиво полюбопытствовала: а кто же были эти сбежавшие? «О! У нас интересный класс: три украинских жены, три монгольские, одна китаянка, один греческий муж, несколько молодых пар из России – они все собираются эмигрировать в Канаду. Двое сумасшедших – один из Аргентины, другая – из Нью-Йорка – чего ради они сюда из Америки приехали? Пара рабочих из Молдавии…» — «А евреи среди вас есть?» – осипше от смущения прошептала я, говорить вслух казалось уже неприличным. «Мне кажется, — чистосердечно ответила моя слушательница, — что двое или трое есть, но они стесняются в этом признаться».
«Предыдущее поколение пело песни Сиона; это поколение — другое, потускнели для них эти песни, но, если тоскующая душа томится, она просит то, что потеряла».